|
Играя Даму с камелиями, и Анну Франк, Елену Николаевну из горьковских “Чудаков” или безымянную супругу из “Сцен супружеской жизни”, Татьяна Кузнецова проходит все состояния русской женщины — жены, любовницы, матери. Любимой, любящей, желанной, брошенной, вернувшейся, ушедшей, счастливой, слегка сумасшедшей, обворожительной. — Таня, а в жизни каково? — А все как у всех. Мне Владислав Пази от состояния “девочки в белых носочках”, в голубой панамке помог перейти в состояние женщины. Взрослой, умной, желанной. Когда “Даму с камелиями” начинали репетировать, он все вспомнить просил, как я в детстве принцессу играла. — И как? — Никак. Я не играла в детстве принцесс, мы играли в блокаду. Бабушки воспитывали, блокадницы. Жизнь семьи по женской линии была очень суровой. Им приходилось голодать, хоронить, под бомбы попадать. Детей спасать. Поэтому мы играли в то, как правильно печку разводить, топить, хлеб по кусочку продавать, покупать. А потом, в юности, я играла у Генриетты Яновской в любительском театре “Синий мост” у Исаакиевской. Но тоже не принцессу, а кролика в “Красной шапочке”. — В детстве были вещи, о которых вы мечтали, но так и не получили? — Да. Автомобиль “Москвич” с педалями, который мог двигаться и вперед и назад. Самое смешное, что этот детский автомобильчик остался несбыточной мечтой многих моих друзей. Может быть, поэтому они живут сейчас в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и даже в Новой Зеландии. — А вы почему не уехали? — Мне повезло. Но это я недавно поняла. В юности все мы рвались куда-нибудь. Мотались в Москву, к Эфросу, к Анатолию Васильеву. Некоторые перевелись, учились у них, потом уехали. Очень были талантливые люди. Уехали на Запад. А я осталась, чтобы плыть куда заведет, по слабым волнам. И недавно поняла, что это очень хорошо, что я нужна для того, чтобы им было куда возвращаться. Место, дом охраняю, оберегаю. — Вы домоседка? — Нет, я же актриса! Иногда я хочу, отбросив все, заниматься чисто женскими делами — домом, детьми, хозяйством, мужем, но уже не всегда могу. Зависимость от театра очень сильная. И театр хуже наркотика, потому что я наркотиков не пробовала. Без театра, без репетиций — никак. После спектакля “Чудаки” в театре Русской антрепризы имени Андрея Миронова у меня нет репетиций. С лета. Это так странно, так беспокойно. — Таня, а почему вы не можете подойти к мужу, известному антрепренеру Рудольфу Фурманову, и в добрую минуту попросить: “Рудик, поставь для меня, пожалуйста, “Нору” Генриха Ибсена. Это моя роль.”? — Ой, это вы за живое задели. Я служу в Театре имени В.Ф.Комиссаржевской. 100 лет назад Вера Федоровна блистала в этой роли. Я не хочу блистать, хочу попробовать. Но у Рудика — камерный театр. Для Ибсена не годится. Ибсен владеет огромным пространством, целым миром, вмещающим жизнь и трагедию женщины. И Пази обещал, что после “Дамы с камелиями” мы перейдем к “Норе”. Уже готовы были эскизы, но Владислав Борисович перешел в Открытый театр, а без него я к этой работе не хочу подступаться. В принципе, все, наверное, правильно. Существует время труда и время ожидания. Мне неспроста дана эта беспокойная пауза. Надо ждать. — Вы, значит, не из тех девушек, которые идут напролом ради дела? — Мне 35 лет и я только сейчас понимаю, что ХОТИШЬ — фетиш желания — существует. Мне мама в детстве очень хорошо объяснила, что “Хотишь уехал в Париж”. И я никогда ничего не хотела. Мне никогда не хотелось ничего добиться любой ценой. Я даже как актриса ничего не хочу. Когда я очутилась в Париже, оказалось, что хотишь уехал в какое-то другое место. Потому что к человеку и так все что нужно приходит. А хотеть — это значит всегда желать большего, чем тебе на самом деле нужно. Это серьезное искушение. Поэтому избавляться от желаний труднее, чем не иметь их. Нужно что-то ломать в себе. Сейчас я повзрослела и поняла, что хотишь существует, но вместе с ним и проблемы, которые мне меньше всего нужны. И я уже скучаю о том времени, когда мне ничего не хотелось. Потому что самое большое счастье любого человека — ничего не хотеть. — Ваш муж... — Да, у меня удивительный муж. Его хотишь так велик, что вмещает и мои желания. Он сам покупает мне вещи, одежду, украшения. Я с ужасом думаю, что могла бы таскаться по бутикам в поисках какой-нибудь безделицы. А Рудик это любит, у него азарт. И ему интересно все, что касается меня. Нам повезло, что мы встретились. Хотя поначалу дом Рудика меня смутил. У него, так же как в Русской антрепризе, — все стены увешаны фотографиями: Рудик со Смоктуновским, Рудик с Леоновым, с Андреем Мироновым, с Олегом Басилашвили, со всеми, с кем он работал. Мне поначалу показалось, что был в этом момент тщеславия, а потом я поняла, что это его жизнь, очень насыщенная, стремительная, вбирающая колоссальный опыт. Что в этом — во многом истаявшем, но ближнем круге, он находит опору. Что это важно для него и, как оказалось, — для меня. Рудик познакомил меня с Нателлой Александровской Товстоноговой, и она высоко оценила мою роль в “Чудаках”. Я этим горжусь, а ему благодарна. — Вы же чуть не погибли с ним? — Да, это жуткая история. Мы поехали в Египет смотреть пирамиды. И я думаю, что ничего более величественного не увижу. Пересела поближе к дочке, на ее сиденье. Вдруг туман фиолетовый накатил, небо в пять минут изменилось. Песок поднялся. И автобус на огромной скорости влетел между двух грузовиков. Когда швырнуло, я только дочку успела покрепче стиснуть. Страха не было. Только удивление: “Неужели, — думаю, — все?” Как быстро. Я впервые тогда почувствовала, что я — мать. Что это самое главное. Когда из-под обломков вылезли, отряхнулись, туман сошел. И такого неба я никогда больше не видела. Все искрилось, сияло, изливалось восторгом — и такой мелочью показались все эти пирамиды... — Вы хотели бы, чтобы дочь стала актрисой? — Я не знаю. Ей предстоит пройти и сделать все, что ей предстоит. Я думаю об этом с печалью и радостью. Потому что мне всегда любой, малейший выбор трудно давался. Когда надо было выбирать, куда идти, налево, направо. Это потом я поняла, что куда бы ни пошел — это твой выбор. И когда он сделан, не нужно ни жалеть, ни возвращаться. Как этому научить? Не знаю. Надо любить ребенка, а он сам потом всему научится. Сама-то я долго была девочкой в белых носочках. Земли не касалась долго. Мне все казалось, что земля — это грязь. Что секс — грязь. Потом будто с горы кинулась — по каким-то камням, по корягам, носочки истрепала, изорвала и страхи прошли. В земле, в земном — много красивого. Чем глубже корни, тем краше крона. Порок — да — близко и он постоянно готов в тебя войти. Просто не надо экспериментировать с пороком. У всех бывают ошибки и это не грех. Ошибки нужно совершать, потому что с ними приходит опыт. Не нужно только повторять ошибки — это глупо. Во времена репетиций “Дамы с камелиями” я вдруг осознала, что я — женщина, что я родилась женщиной и предназначена для единственной настоящей, даже высокой миссии — стать матерью. Такое мое предназначение. Я даже жалею иных мужчин, им сложнее. Им надо найти какое-то дело, равное по смыслу рождению ребенка. Это очень сложно. У меня хорошее состояние, хороший возраст сейчас: и нет цели быть известной, и есть возможность заниматься тем, что называется творчеством. Конечно, хотелось бы сняться в кино. И я участвую в пробах, но пока не случается, и я не очень-то печалюсь. Значит, пока не судьба. Зато мне не нужно бегать и предлагать себя в рекламе. Мучительно ждать ролей в фильмах или участвовать в идиотских шоу из-за денег. “Хлеб наш насущный даждь нам днесь”. Я с этим просыпаюсь и ложусь. Я знаю, где мое место, — на сцене. Мне не нужно заботиться о еде, одежде, крове. У меня все есть. Ну, нет дачи — снимем. Нет своей машины — и не надо. И нет времени этим заниматься, и слава Богу. А если такое время наступит, и вещи окажутся главным, я буду очень горько сожалеть. Беседовал Игорь Евсеев |
